Кавказ. Выпуск III. Европейские дневники ХIII–ХVIII веков - В. Аталиков

так называемый город был обнесен плетнем, который служил стеной. На языке данной страны город именуется Хеллипс… название, которое очень мягко произносится, не имея «ч», насколько я мог расслышать. Они заимствовали несколько терминов у московитов, татар и персов; ногайцы обычно понимают черкесский язык, по крайней мере пограничные жители; мой проводник был среди них, я хочу сказать – в числе тех, которые понимали его, хотя он жил очень далеко от них, как можно судить на основании того, что я сказал.

Мы не успели еще войти, как я увидел себя окруженным довольно большой толпой жителей обоего пола; одни разглядывали меня, другие толкали друг друга и почти дрались за право поселить меня у себя, так как гостеприимство наиболее соблюдаемая статья их религии или, вернее, их религий, потому что у них имеется их несколько.

Те, которые живут ближе к московитам, придерживаются грeческой религии; соседи татар и персов – магометане, а те, которые живут посредине страны, – язычники, или, чтобы быть более точным, они все таковы, так как первые только смешивают некоторые черты московитской или магометанской веры со своими языческими обрядами, причем у них отмечается очень мало заимствованных обрядов и почти полное отсутствие веры.

Тем временем, пробегая взорами по окружавшей меня толпе, я был поражен, увидев их настолько красивыми, насколько я нашел безобразными ногайцев, так как среди нескольких сот, которые вышли из своих хижин посмотреть на меня, не было ни одного мужчины или женщины, которых можно было бы назвать некрасивыми. Их стан – один из самых лучших, великолепно соответствует красоте лица.

Два молодых человека держали мою лошадь под уздцы, а двое других – лошадь моего проводника; они спорили друг с другом, чтобы отвести нас переночевать к себе. Но когда я им сказал, что мы должны помещаться обязательно вместе, так как я не могу обойтись без проводника ввиду незнания их языка, разве только они будут говорить по-турецки или по-гречески, они согласились отпустить его туда, куда отводил меня самый сильный из моих двух проводников, обещав им сначала, что я буду поочередно помещаться у каждого из них. Я остановился у первого из них, человека в возрасте около 50 лет, который был моим хозяином и проводником. После того как подали нам руку, которую поднесли затем ко лбу в знак дружбы и приветствия, они позаботились о наших лошадях. При нашем появлении в хижине хозяйка и две дочери поступили так же. Мужские шубы шили из из шкур белых баранов, а женские – из черных ягнят. Шерсть тех и других была красивая и тонкая. Головной убор этих женщин, так же как и других, который они носят дома, вроде изображенных на рисунке «F», состоял из чепчика, или саlоttе, из материи. Мужчины летом носят подобные же, с той только разницей, что женщины покрывают головной убор куском полотна или хлопчатобумажной материи в виде тюрбана и оставляют висеть концы; волосы же, обычно черного цвета, висят в виде двух кос. Глаза их такого же цвета, красивого разреза и блестящие, как звезды на небе в ту пору, когда ясно и сильно морозит. Их стан не стеснен корсетами, как у наших женщин-христианок, но он свободен и изящен, как у прекрасных статуй Венеры, оставленных нам древними, или некоторых других красавиц, существовавших в действительности.

Две дочери, младшей из которых могло быть лет 11 и которая являлась совершенством красоты, старались наперебой услужить мне. Одна взяла мою саблю, другая колчан, чтобы повесить его на крючок в углу палатки. Их мать была красивой, хотя ей было около 50 лет, но она могла это не скрывать. Она посадила меня у огня, и самая старшая из ее дочерей принялась снимать с меня обувь. Вначале я противился, рассматривая этот поступок ниже ее достоинства и считая неудобным его допустить, но мой татарин дал мне понять, что не сделать того, что она делает, противоречило бы обязанностям гостеприимства, и что это вынуждена была бы сделать сама хозяйка, если бы у нее не было дочерей. Я подчинился обычаю; моя обувь была не только снята, но она разула меня целиком, а ее сестра, поливая теплую воду в умывальник, род деревянного корыта, поместила в него мои ноги и вымыла. Затем мать зарезала курицу, или, вернее, домашнего фазана, судя по величине ее глаз, за тем исключением, что они были черноваты. Она ощипала ее и разрезала на куски, предварительно выпотрошив. Дочери сняли шкуру с кролика, которого их брат убил накануне из лука; они также разрезали его и положили все куски курицы и кролика в горшок, наполовину наполненный водой и стоящий на огне. Этот горшок поразил меня особенностями своего материала: он был сделан из серого камня с красными жилами, менее твердого, но такого же тяжелого, как и мрамор. Я спросил, где находится этот камень; мне сообщили, что его добывают из одной горы, через которую мы проехали, и что он вначале был мягкий, так что его обрабатывали и обделывали без труда с целью сделать из него горшок или другую посуду, причем камень сопротивлялся огню, который укреплял его, не расплавляя. В конце концов хозяйка показала мне много мисок из того же камня.

После того как мясо простояло добрых полчаса на огне и прокипело столько же времени, в котел положили сливы и сухие вишни, и каменную соль, обычные в стране; прокипятив это еще полчаса, добавили молока. Пока все это происходило, хозяйка приготовила нечто вроде пирога с тмином, который она испекла на горячей золе. Когда ужин был готов (я говорю ужин, так как было около шести часов, когда все это было сварено), его подали в большой чаше (из того же камня, что и горшок) вместе с лепешками. Каким бы это блюдо ни казалось странным, поскольку я только что описал его приправы, пустота, которую голод оставил в моем желудке, заставила меня съесть его достаточное количество, чтобы позволить сказать, что я считал его прекрасным. Что же касается моего проводника, он съел его с таким же большим аппетитом, как лучшую конину.

Хозяин был единственным в семье, который обедал вместе с нами. Хозяйка и ее дочери подали нам, кроме того, очень хорошие яблоки, самый чистый мед, род малины, сваренной в сахаре, и бузу или кисловатое коровье молоко, смотря по тому, что спросили бы мы. Последнее подали в кожаных мешках, подобно тому, как у ногайцев подают кобылье молоко. Одним словом, мы были очень хорошо приняты по черкесскому